Надо сказать, что… Вы что, серьезно полагаете, что сейчас я начну описывать Париж? Буду смаковать, разбрасывая эпитеты и рассеивая метафоры, все те выразительности и примечательности, которые дожидаются здесь каждого приезжего? Про сумасшедшую старуху в топике и кедах, забормотавшую и обхихикавшую весь китайский шалман, где я перекусил… Про негра с перманентно нависающими над поясом джинсов полушариями с наивной наколкой «Freedom»… Про застенчивого безгрудого трансвестита в открытом комбинезоне и в компании кофейнокожего мальчика… Про то, что все француженки при +38 носят лифчики…
Ну вот, про все эти радости первых полутора часов, я и написал. А больше ничего туристического вы от меня не дождетесь, приезжайте, смотрите и пишите сами про все эти сувенирности. А я вам лучше поведаю малоизвестные факты из французской истории.
Сначала в том месте, где теперь стоит Париж, появилось метро. Поскольку метрострой – любимый досуг древних галлов, они еле-еле прекратили строить, так увлеклись. Зачем нужно метро, никто в средние века не представлял, но кататься было интересно, а Диснейленд во Францию тогда еще не завезли. Из обычных галльских городов до метро было ездить далековато, поэтому решили переселиться поближе и построить город над метро. Так возник Париж. Остальные французы не верили, что можно жить по-человечески, когда под домом ходят поезда, и заключали на спор пари. Те, кто жил над метро, постоянно выигрывали пари и ввиду этого терпели свое место жительства, поскольку постепенно богатели. Очевидно происхождение слова «Париж». Провинциальные родственники спрашивали у галла-богатея: «Откуда франки?». «Пари ж, понимаете ж…» – оправдывался тот, пробираясь поближе к своему арбалету. Богатеев стали называть для красоты французским словом рантье, так зародилась хваленая французская экономика. А придумали метро производители кафельной плитки, поэтому кроме нее и рекламы, в парижском метро ничего нет. Затем, после отмены рабства, в метро сделали черные полы, чтобы умаслить африканцев.
Итак: Париж шит черно-белыми нитками метро, на этом и держится. А еще он держится на слове «пардон». Здесь все так взаимно напардонились и продолжают эту порочную практику, что кроме этого, нечего и сказать постороннему человеку. Правда, еще можно сказать «Бонжур мадам», как говорил Пушкин по утрам Арине Родионовне. В общем, все они тут одним пардоном мазаны.
Жизнь французов, в отличие от других людей, зависит от еды. Утренний завтрак (первый или «пети дежэнэ») они придумали исключительно для разжигания аппетита. Ну, посудите сами: кофе, воздушный (заметьте – воздушный, а не из теста!) круассан и, – нейтрализующий эффект двух первых ингредиентов, – апельсиновый сок. Про джем в гомеопатических количествах я и не говорю. Апельсиновый сок французы пьют, только чтобы поддержать экономику – апельсины плодятся как кролики и, чуть чего – испортились, а выкидывать жалко (кстати, а где же кролики?). Затем все, мучаясь от голодных спазмов, ждут основного завтрака, с 12 до 3 дня. Тогда уже едят траву под видом салата, пьют кофе и наворачивают сэндвичи. Французский сэндвич – это квест, где задача – найти начинку и насладиться ею. Пока ищешь, съедаешь хлеб, которого во Франции очень много. Вкусный хлеб позволяет дожить до вечера, когда можно говорить «Бон суар» и поесть по-настоящему.
Таковы сухие и строгие исторические факты. А теперь, как говорится, вернемся к нашим пардонам, в день сегодняшний.
Часть запасная
самая скандальная картина Курбе "Начало мира" висит в музее Орсэ так, что вроде бы по центру, но - сразу не увидеть. Серое утро, почти холодное – плюс 23 – после вчерашней контузившей жары. Улетаю из Тулузы под дождиком, чтобы понятней было – лечу на север, юг кончился. Приземляясь в Орли, увидел эйфелевую башню – не обманули, стоит себе! Из аэропорта повезли в поезде, т.е. в вагоне, где ни машиниста, ни кондуктора, ни паровоза, только невидимое управление и сухой стоячий жар, самодвижущийся духовой шкаф. Прямо из него нас, слегка припущенных, впустили в метро. Проехав с полсотни станций за сорок минут, вылез у своей парижской гостиницы…
Гостиницу мне помогал бронировать вольтерьянец М.Ю., поэтому она оказалась на бульваре Вольтера. С загадочным названием «Hipotel», иероглифом на вывеске, турком на ресепшене и трогательной рукопашной копией «Незнакомки» Крамского при входе.
Лифт не работал, зато шестой этаж, вид на крыши. Чистота непредсказуемая – после подъема по 105 ступенькам ждешь подвоха. Вода есть, что жизненно важно – к вечеру мансарда впитывает все закатное солнце. Белье меняют и, – главное преимущество перед всеми прочими номерами – безвестный строитель сделал полноценное окно в клозете. Знаете, принимать душ с видом на задворки Парижа – «цэ ж ни з чем нэ зравнимое чувство»! Из соседнего номера русские голоса: «Нравится-не нравится, одевай, моя красавица… Если нас пригласят, я хочу фуа-гра…». Соотечественницы.
Честно говоря, перед отъездом меня немного напугали Парижем. М.Ю., который заботливо, умно и деликатно напутствовал меня, спрашивал-советовал: «Какая у вас будет сумка? Не побрезгуйте моей, проверенной… Где вы будете хранить деньги? Сейф по французски – кофрфор… Есть ли копия с паспорта? А то ведь бывают облавы, Париж – город непростой…».
Может быть, мне просто повезло, но страховые рекомендации не пригодились. А в гостинице, например, мой паспорт вообще хранился в единственном заменителе сейфа – деревянном выдвижном ящике стола, где также лежали другие ценности ресепешена: разводной ключ, мотки проволоки и журнал с кроссвордом.
Уезжая, я подумал, что оставляю странные вещдоки – в номере остались: новенький острый нож, цветок розы и оплавленная нижняя часть пластиковой бутылки, приобретшая коричневый оттенок. Обрядовые составляющие русских шаманов? А ведь все просто – нож я купил в комплект к арбузу (в аэропорту острое отобрали бы), розой в меня попали на карнавале, а в срезанной бутылке я кипятил себе воду и кидал туда привезенный пакетик. Можно ли объяснить парижанам, зачем в мире сухого вина русский турист вечером с наслаждением пьет такой чай из покореженного кипятильником пластика? А ведь напиться всласть чаю на ночь (по неразумной русской привычке) – это так примиряет с чужбиной...
По дороге к центру нырнул в маленький рынок. Смотрел, снимал. Не удержался – взял у марокканцев родственницу самсы с зеленью в тонком слоеном треугольнике и фаршированный баклажан, заляпанный кровью убитых помидор. Жалел потом, что не выпил напитка с медом и мятой, веничек которой украшал прилавок. А старик в черном, наливая в стакан, вытягивал толстую нить заварки из чайного носика, рисуя рукой эллипсы.
Из солидарности купил немного копченых ребрышек у французов, с надраенных кипящих вогов, похожих на спутниковые антенны. Марокканские прелести были съедены на стуле в саду Тюильри, французские ушли почему-то под пиво у одной из ног главного символа. Это был последний ужин в Париже, в траве и тени, босиком. На ум пришли строки: Я сижу у эйфелёвой башни, жизнь моя, иль ты приснилась мне? Будто я парижский день вчерашний проскакал на розовом слоне.
Вокруг ажаны гоняли негров-сувенирщиков. Связки башен сверкали как тарань на куканах, отличаясь лишь звяканьем. Пошел обратно пешком, Где-то на Сан Дени мне предложила «лямур» очень взрослая китаянка. Я был неотзывчив (как мне потом пояснил М.Ю., у них, в странах с традициями, ценится не молодость, а опыт).
И в этом месте своего рассказа я чувствую давно уже назревший вопрос к автору: где же многовековая культура изысканной Франции? Где все эти монументы, ламбрекены и прочая этуаль? Отвечаю: уважаемые любители искусства, не беспокойтесь. Все цело, все на месте, поезжайте и убедитесь. А я все же в музее работаю, поэтому…
Ладно, скажу прямо: когда М.Ю., мой уважаемый коллега и высокий профессор, провожавший меня в Париж как к своим родственникам, снабжал меня рекомендациями (и даже фотоаппаратом, за что ему огромное спасибо!) в дорогу... Так вот, в качестве прелюдии к нашей беседе, он опустил взгляд куда-то в район моей печени и, с мягчайшей интонацией спросил-предположил: «В музеи Вы, я полагаю, заходить не собираетесь?». И это не было вопросом.
«Ну как?» – спрашивают меня по приезде. Отвечаю всем, особенно франкоманам: вы знаете язык – я им не владею; вы знаете историю – я с ней не знаком; вы знаете, что не можете без Парижа – я этого пока не знаю. Но, как говорил великий поэт: «Любовь еще быть может».
«Зато теперь вы будете не приезжать в Париж, Вы будете в него возвращаться» – лучше всех подвел мои итоги М.Ю.